В созвездии трапеции [сборник] - Николай Томан

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Спустя несколько дней к Кострову заходит Басов с американским научным журналом в руках.

— Вот! — самодовольно провозглашает он. — Дали-таки информацию о работе Климова! И ничего не исказили! Высказали только некоторые сомнения. «Нам кажется, что мистер Басов преувеличивает…» — пишут они в одном месте. И несколько подробнее в другом: «Мы полагаем, что мистер Басов не лишен чувства фантазии. Он видит то, чего еще нет, но что вполне вероятно. И мы не порицаем его за это…» Видишь, как деликатно! А все потому, что это наши же братья ученые, а не какие-нибудь газетные шакалы.

Он молчит некоторое время, переводя дух и вытирая потный лоб носовым платком, — видно, очень торопился показать Кострову этот журнал.

— Откровенно тебе признаться, — продолжает он, отдышавшись, — очень меня беспокоило, как они подадут эту беседу со мной. Но, слава богу, как говорится, все обошлось… Ну, будь здоров! Я — к Климову. Пусть он теперь поднатужится и докажет американским скептикам, что ничего мы не преувеличиваем и что мистер Басов не такой уж фантазер.

Как только он уходит, Костров разыскивает Галину и рассказывает ей о своем разговоре с Басовым, но она лишь пренебрежительно усмехается:

— Знаю уже. Он ко мне первой пожаловал, — я ведь больше всех страху на него нагнала. Но я и сейчас не верю, что вся эта история уже кончилась. Не могут они упустить такого случая — поставить нас, мягко выражаясь, в неловкое положение. Ученые, конечно, не будут этим заниматься, а журналисты вряд ли проморгают такую возможность.

И Галина не ошиблась. Спустя еще несколько дней из Института астрофизики в обсерваторию поступает целая пачка американских и английских газет. Приносит их на этот раз Пархомчук, так как Басова срочно вызвали в Москву.

— Видать, очень нами международная пресса заинтересовалась, — довольно замечает комендант. — Вон сколько газет, и во всех про нас. Выходим, стало быть, на мировую арену. Пусть знают западники, что «экс ориэнтэ люкс»[2].

— Это что же такое будет? — спрашивает Галина, притворяясь удивленной.

— Латынь, — невозмутимо поясняет Пархомчук. — Будут еще вопросы?

— Ну ладно, идите, — смеясь, машет на него рукой Галина. — А знаете, — оборачивается она к Кострову, — он забавный. У входа в гараж, в котором стоит наша единственная служебная машина, он начертал: «Lasciate ogni speranza voi chentrate»[3]. На сей раз это не лишено остроумия, ибо служебной машиной нашей никто, кроме Басова, не пользуется.

— Видно, товарищ директор не видел еще этой надписи, — мрачно усмехается Костров. — А узрев, пропишет Пархомчуку такого Данте, что ему придется самому испытать превратности всех девяти кругов дантовского «Ада», даже если он и не читал его «Божественной комедии». Давайте, однако, посмотрим, что там, в этих газетах. Я бы хотел взглянуть сначала на американские, а вы займитесь английскими.

Через несколько минут Галина с раздражением бросает свою газету на скамью.

— Ну что я вам говорила! — восклицает она. — Вцепились-таки они в неосторожную фразу Басова. Что же тогда американцы пишут, если уж англичане так неистовствуют?

— Представьте себе, они ничего в заявлении Басова не опровергают. Как будто и не думают сомневаться в том, что мы приняли искусственный сигнал из космоса. Даже поздравляют Басова и Климова с открытием, имеющим мировое значение. Понимаете, на что это рассчитано?

— Еще бы! — хмурится Галина. — Раздуют заявление Басова до космических масштабов, а затем поставят нас в положение хвастунов. Этим, конечно, рассчитывают вселить недоверие и в другие наши научные достижения. Положение, значит, куда более серьезное, чем я предполагала…

Костров тоже откладывает в сторону газету и принимается мрачно шагать взад и вперед по тропинке, протоптанной под березками. Действительно, складывается впечатление, что реакционная печать ведет тщательно продуманную кампанию с целью скомпрометировать советскую науку. Выдавая заявление Басова за официальное сообщение Академии наук Советского Союза, они в тех же газетах публикуют выдержки из статьи какого-то астрофизика, напечатанной в «Reviews of modern physics». Астрофизик этот доказывает принципиальную невозможность радиосвязи между планетными системами даже соседних звезд. Он утверждает, что, как бы узко ни был направлен радиоимпульс, рассеивание его на таком расстоянии неизбежно.

Для большей убедительности выдержки из этой статьи даны со всем ее математическим аппаратом.

Пока Костров раздумывает над прочитанным, прохаживаясь под березками, Галина наблюдает за ним с явным нетерпением.

— Долго вы еще будете молчать, Алексей Дмитриевич? — спрашивает она. — Может быть, поделитесь, со мной своими мыслями?

— Я думаю о Михаиле, — неохотно отзывается Костров. — Каково ему теперь там, в Москве?

— Нашли кого жалеть! — возмущается Галина, порывисто вставая. — Он сам во всем виноват.

— Но не умышленно ведь.

— Ну, если бы умышленно, я бы и не то еще о нем сказала. Я всегда считала вас добрым, Алексей Дмитриевич, похоже, однако, что вы всего лишь добренький.

«Ого, какая она!» — с восхищением думает о ней Алексей.

— Вы, кажется, и на меня уже начинаете злиться? — спрашивает-он, виновато улыбаясь. — А ведь сейчас не совсем подходящее время для ссоры…

— Вот именно! — решительно встряхивает головой Галина. — Более серьезными делами следует заняться.

И уходит, не сказав больше ни слова.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Басов возвращается из Москвы поздно вечером. Об этом Кострову немедленно сообщает комендант Пархомчук.

— Вижу, у вас огонек в окне, — шепчет он. — Ну и подумал, что не спите еще. А побеспокоить вас решился потому, что Михаилу Ивановичу нехорошо.

— Что с ним? — встревоженно спрашивает Костров. — Сердце?

— Да нет. Выпимши они…

— Как — выпимши? Он ведь не с банкета возвратился. Ему оттуда не то что выпимши, а скорее с инфарктом…

— Это верно! — охотно соглашается Пархомчук. — Другого бы непременно хватил кондрашка, а он ничего. Приехал мрачным, конечно, но в полной норме и тотчас велел Климова вызвать. А потом, уже после разговора с ним, единолично целую бутылку опустошил. Теперь бегает по резиденции своей и поносит самого себя. Ничтожеством самообзывается, бездарностью и прочими самокритическими словами. И ведь слышно все, а он пока еще директор… Куда же это годится?

Костров торопливо набрасывает на плечи макинтош и спешит к выходу.

Басов в расстегнутой рубашке, широко раскинув руки, без движения лежит на диване. Перепуганный Костров бросается к нему, но Басов сразу же открывает глаза и, не меняя позы, говорит почти трезвым голосом: